Я упал к вам с миром

За сетчатым забором хрипло надрывалась дешевая акустика, грустно повествуя про какой-то централ и северный ветер. Бело-сине-красный флаг печально повис, не имея ни северного, ни южного, никакого-либо другого ветра. Рядом с флагом стоял пляжный зонт, частично закрывая небольшой домишко. Дополнял же общий вид сам хозяин дачного участка, расхаживающий в великолепном настроении, о чем, вероятно, свидетельствовал выступающий на полметра голый живот из расстегнутой рубахи. Иванов подавил желание сплюнуть: «Сам-то тоже хорош, не нанюхался бы он тогда чего не надо – не пил бы сейчас водку». Ну а местных можно понять – май, долгожданное тепло, полуденное солнце. Хотя на взгляд Иванова, оно излишне яркое и белое в это время, а вот по утрам и вечерам – самое то, как дома. И в те сокровенные часы он смотрит на него, не в силах оторвать взор, и душат его тоскливые, горькие слезы, усиленные далеко не одним стаканом крепкого напитка. И комаров еще нет… «Тьфу ты, напасть!» Иванова передернуло при воспоминании об этих коварных и безжалостных тварях, и он все-таки в сердцах сплюнул.
– Эй, слышь? – Крикнул Иванов. Он забыл, как того по имени, да и не очень-то хотел помнить, ведь помнить все – это анахронизм, особенно, когда есть кассовая книга. ‌‌‌– Слышь, говорю? – Владелец дачи наконец-то расслышал сквозь надрывы печального исполнителя, что к нему кто-то обращается, нехотя повернулся кормой к своему домику, животом к Иванову. – За электричество пора платить, давай показания счетчика, – он сдвинул кепку на затылок, достал из пиджака блокнот и карандаш. – И за вывоз мусора собираем, по норме пять кубов с человека.
Обладатель живота несколько погрустнел, вновь развернулся и выключил музыку. Блаженная тишина молотом ударила по округе.
– Так вроде норма за вывоз меньше, – неуверенно сказал он.
– Меньше не меньше, а вывозят его тоннами, будто не село у нас вовсе, а, прости господи, свиноферма какая-то. Ты в мусоре хочешь потонуть, или как? – Иванов пнул сапогом подвернувшийся камушек, тот описав дугу, плюхнулся в лужу возле забора. Хозяин дачи обреченно сходил в дом, вернулся с деньгами и клочком бумаги с коряво записанными показаниями счетчика.
Иванов произвел расчеты, отдал сдачу, сунул блокнот в карман и быстро зашагал дальше. Ему осталось посетить два дома, и он волен заниматься чем захочет, но настроение так и не улучшилось. Да и с чего бы? Пятый десяток лет он тут торчит, и какое применение он себе нашел? Сельский бухгалтер! И это с его-то могучим интеллектом, который тут никому не нужен, они тут и без него отлично справляются. Иванов снова сплюнул и двинулся дальше. Следующее владение принадлежало хорошо знакомым ему людям. Главу семьи он с так называемого детства звал дядей Пашей, так уж в этих местах было заведено. И вот его он уважал, даже иногда подсчитывал сколько бы он мог стоить. Коренной житель, не то что понаехавшие дачники, трудолюбивый и спокойный, всеми днями чем-то занят – своими пчелами, огородом или что-нибудь строит, несмотря на то, что почти уже ничего не видит, а по вечерам садится на завалинке и начинает играть на аккордеоне. Эти звуки Иванов очень любил, что-то в них было космическое, по его мнению.
– Здоров дядя Паш, – ему пришлось опять кричать, чтобы его услышали. Дядя Паша ремонтировал крышу над крыльцом, точно загоняя гвоздь молотком, при этом он смотрел куда угодно, только не на сам гвоздь.
– И тебе не хворать, – он приостановил свою работу и весело спросил. – Небось опять побирательством занимаешься?
– Так работа у меня такая, надобно, чтобы все было точно и вовремя, – скривил душой Иванов: «Знал бы ты, что такое настоящая точность и время».
– Поди к жинке моей, ты же знаешь, она у меня этим ведает.
– Ладно, дядя Паш. Береги себя.
– Да чего ж мне беречься-то уже, это тебе нужно, а то вроде у меня на глазах вырос, – он хихикнул. – И водку уже пьешь, а все какой-то не от мира сего ходишь.
У Иванова екнуло где-то в животе. Позже, идя к следующему двору, он размышлял: «Что не так? И свой дом есть, далеко не маленький, и свиней он держит, и кур, и даже жена есть, а ведь ишь ты – не от мира сего».
Хозяйку последнего дома Иванов откровенно побаивался, даже шаг сбавил. Она не вписывалась в его картину вселенной. Все бесконечные знания, которыми он обладал, буквально восставали и уходили в забастовку. Агафья Матвеевна была тоже из коренных, и она была ведьма. В прямом смысле. Многое что про нее говорили, да только он считал это все пустой брехней, пока один случай, коим он был свидетелем, не заставил его похолодеть чуть ли не до анабиоза. То был летний жаркий день, и, как это обычно бывает, городским захотелось вкусить природы на берегу реки, шашлыков и чего-то покрепче – это правильный порядок. Но однажды в село въехала компания молодых людей, которая вопреки порядку начала с последнего. Громыхая мощными басами и разбитой подвеской, они неслись по давно не ремонтируемой улице, не объезжая луж после недавнего дождя. На скамейке возле забора своего дома грелась на солнышке Агафья свет-Матвеевна. Грохочущее авто влетает в очередную лужу и окатывает грязной водой мирную бабушку. Машина притормозила, музыка стихла, из открытого окна высунулась голова молодого увальня: «Бабуль, ты что ж возле лужи-то сидишь, ну извини, если что». Мокрая бабулька встала со скамейки, в ее глазах была тьма: «Господь простит, а вы еще ко мне приползете». Из салона автомобиля раздался девичий смех, взревел «тюнинговый» глушитель, пьяная компания рванула было дальше, но через пару десятков метров двигатель заглох. Агафья Матвеевна не сводила с них очей. Из машины выскочил давешний увалень, открыл капот и после недолгих манипуляций вновь запустил двигатель, музыка загрохотала еще громче, и беспечная ватага рванула через лес к реке – до нее было около километра. Наблюдавший эту картину Иванов подумал: «Почему чем ржавее машина, тем громче сабвуфер?» Раздался грохот по-настоящему глубокий и раскатистый, он посмотрел на небо и с удивлением увидел быстро сгущающиеся тучи, хотя никакой непогоды не предвиделось на несколько дней вперед. Сверкнула молния, затем вторая, от оглушительного грома захотелось зажать уши. Небеса разверзлись. Начавшийся ливень был воистину библейским. Иванов бежал к своему дому преодолевая толщу воды, молнии, сопровождаемые жутким грохотом, сверкали с невероятной частотой, ударяя в землю. Позже ему рассказали: эти молодые люди еще возвращались в село – искали трактор, да только кто же в здравом уме поедет в такую погоду? Ночью река вышла из берегов. Они появились из леса к вечеру следующего дня. Их автомобиль унесло взбушевавшимся течением. Грязные и мокрые ковыляли, держась друг за друга. Возле дома Агафьи Матвеевны повалились наземь, стучали в ворота, громко просили прощения. Иванов не знал, простила ли она их, а спросить боялся до дрожи в суставах. Эту компанию больше никто никогда не видел.
Она стояла возле своих ворот, будто специально ожидая его. Скорее всего так и было.
– Ну, здравствуй, милок, – с улыбкой голодной тигрицы произнесла она. – Зачем пожаловал?
– Здравия желаю, Агафья Матвеевна, – Иванов снял кепку, двумя руками прижал к груди и поклонился. Колени предательски дрожали. – Так это, за электричество нужно бы собрать, вы-то, может, и совсем им не пользуетесь, так это, и не надо, значит.
– Ты что же, черт зеленый, меня за дикарку держишь? Мне чужого не надо, – она протянула оцепеневшему Иванову аккуратный листок, где красивейшим почерком были записаны показания счетчика.
– И еще вывоз мусора по норме…
– Ну-у? – грозно спросила она.
– Одна целая сорок восемь сотых куба с человека, – заискивающе сказал он.
– Вот и ладушки, – Агафья Матвеевна протянула ему деньги. К его изумлению, там все было точно до копейки.
Ноги сами несли Иванова прочь. Он остановился, чтобы отдышаться, утер пот со лба, снял с пояса пол-литровую фляжку и сделал несколько мощных глотков. Выдохнул и огляделся. В голове начало проясняться. Вновь приложился к фляге, опустошив ее наполовину: «Вот так гораздо лучше». Он проламывался сквозь кусты и молодую поросль, только ему одному в ведомом направлении, туда, где когда-то был рукав реки, ныне превратившийся в болото. Выскочил на узкую тропинку и вскрикнул от неожиданности. Шедший по тропинке мальчик тоже вскрикнул.
– Ты чего это тут? – Мысли Иванова путались толи от встречи с бабкой Агафьей, толи от выпитого спиртного, но он узнал мальчика.
– Я черемшу собирал. А вы, дядя Вась, чего через кусты-то ломитесь? – Он тоже узнал Иванова, выдохнул, успокаивая дыхание, и смахнул со лба свои светлые волосы, норовящие закрыть глаза.
– Да так путь короче, – соврал он, вытирая с щеки кровь – некоторые ветки были довольно острые. На самом деле Иванов ходил через лес, опасаясь, что кто-нибудь заметит, куда он направляется. – Егор, а что же ты один-то ходишь? А если кто нехороший тебе повстречается, не боишься?
– А кого тут боятся? Вас что ли? Так вы же не инопланетянин кокой-то, – рассмеялся он. – Кровь на щеке-то у вас красная.
– А у инопланетян какая? – глупо спросил он, но сам при этом напрягся.
– Так зеленая, наверное, – и засмеялся еще сильнее. Потом внезапно стих. – Ой, дядя Вась… – Он полез в свой рюкзак, достал оттуда маленький флакончик и бинт, оторвал от него кусок, смочил содержимым флакончика. – Это перекись, прижмите к щеке, мама мне всегда ее в рюкзак кладет, говорит, мало ли что.
Иванов приложил кусок бинта к лицу, а сам думал: «Уж почти пятьдесят лет, как не зеленая, с тех пор как пришлось переродиться в человека».
– Много черемши-то набрал? – неожиданно для себя, по-отечески спросил он.
– Вот, – он раскрыл пакет из какого-то супермаркета, демонстрируя плотно уложенные, с терпким запахом листья. – Там, ближе к болоту, ее много.
Иванов замер. Затем напрягся, пытаясь вызвать в себе древний зов хищника, но в душе была тишина.
– Ты вот что, – наконец сказал он. – Ты молодец, родители буду довольны, вон сколько черемши набрал, ну давай, иди домой, а мне снасти проверить надо, налим сейчас хорошо ловится.
– Ладно. Удачной рыбалки, дядя Вась, – и зашагал в сторону села.
Иванов сидел на тропе, разглядывая пыль у ног и копошащихся муравьев, затем встал и направился в сторону болота. Добрался до цели он уже ближе к вечеру. Комары, похоже, тут были всегда, независимо от времени года. Он развел небольшой костер, набросал в него свежих сосновых веток – немного меньше этих кровососов станет, да и согреться потом нужно будет. Разделся и шагнул в застоявшуюся воду, ноги по щиколотку погрузились в ил. Когда-то, в другой жизни, он с радостью нырнул бы в эту затхлую жижу и в несколько движений оказался бы на нужном месте, но сейчас он греб руками и ногами в стылой воде, преодолевая сопротивление ила и камышей, не отрывая взгляда от него – своего корабля. Не так давно, по меркам Иванова, этот корабль с изяществом и легкостью пронзал пространство галактики, движимый могущественным гением его древней цивилизации, а потом… Потом, когда он находился в плену грез, нюхнув контрабандного зелья с одной из колоний, корабль попал в ионный шторм, его навигация ослепла. Если бы Иванов вовремя очнулся, он перенастроил бы системы, но его затуманенный ум не мог связаться с разумом корабля. Теперь он здесь, на планете вдали от цивилизованного пространства. А ведь поначалу, когда он произвел разведку этого мира, даже успел обрадоваться – это могло стать его жемчужиной – собственной колонией. Еще бы – молодая цивилизация, находящаяся в эпохе блаженства, где одна часть населения думает будто она свободна и будто она выбирает, а вторая часть думает будто она владеет. Может быть кто-то и понимал немного больше, но большинство жило в счастливом неведении о том, что есть те, кто могут взять у них и свободу, и выбор, и владения. «Э-э-х, тоска зеленая!» Он ведь так и не смог связаться со своими, и сейчас передатчик молчал.
Вернувшись от своего корабля, Иванов выкарабкался из воды и в отчаянии ударил рукой о землю. Продрогший от холода, он сел к костру, вытянул над ним руки, комары немедленно начали больно жалить. Волком взвыл Иванов. Он посмотрел на появившиеся на небе звезды, мечтая увидеть флот приближающейся к этой чертовой планете. И внезапно остыл, посмотрел на костер, тот завораживающе играл языками пламени: «Не будет толку от флота – бабка Агафья его одним взглядом разнесет. Странно, хоть и боюсь я ее, а с ней чувствую себя спокойней, под защитой, что ли. Не вписывается она в общую концепцию, и дядя Паша не вписывается, и мальчик Егор, и даже это с пузом, как его, а, вспомнил, Виктор, и он не вписывается». Иванов посмотрел на молчаливые звезды и с каким-то облегчением подумал: «А ведь и я не вписываюсь».