Мечта

Отца своего Андрей не помнил. Зато точно знал, что назван Андреем в честь деда. Мама всегда говорила, что дедушка – единственный настоящий мужчина на этой земле. Правда, дедушку Андрей помнил смутно. В памяти всплывали лишь шершавые золотые звёздочки на его погонах и колючая небритая щека этого великана, который поднимал Андрея на руки и с тревогой в глазах долго рассматривал малыша.
Ещё запомнился белый пластиковый шлем военного пилота, который дед часто держал в руках приезжая в гости прямо со службы. А потом этот шлем положили на большую охапку цветов, и какие-то солдаты все разом выстрелили в воздух, так громко, что Андрей сильно испугался. Наверное, он бы заплакал от испуга, если бы не находился в это время на руках у мамы, которая так крепко прижала его к своей груди, что страх тут же прошёл.
Мама всегда говорила, что Андрею нечего в этой жизни бояться. Надо только понимать, что люди бывают разные. Есть умные, а есть такие, кто тоже не дурак, но всё поймёт потом. Андрей запомнил это и не боялся ничего. Даже когда в специальной школе для «детей с особенностями» как там принято было говорить, его дразнили тупым и били большим деревянным транспортиром, с помощью которого на доске чертят мелом фигуры.
Единственная вещь, которая вызывала у Андрея страх, была неведомая ему аббревиатура ПНИ. Мама всегда говорила, что когда она умрёт, Андрея отдадут в ПНИ (Психоневрологический интернат) и тут же начинала плакать. Андрей успокаивал маму. Он ласково гладил её волосы и говорил, что не пойдёт в этот ПНИ, а мама смотрела на него заплаканными глазами и улыбалась.
Андрей очень любил, когда мама улыбается. Чаще всего это происходило, когда они вместе ложились перед сном в кровать и мечтали вслух. Андрей мечтал о большом шоколадном прянике, который никогда не черствеет и не портится. Чтобы можно было каждый день отрезать от него по кусочку на завтрак. А мама мечтала, о какой-то деревне под названием Михайловка, где прошло её детство. Она говорила, что там невероятно красивые луга и пахнет свежескошенной травой. Там такие цветы, каких Андрей никогда не видел, а по вечерам, там поют в рощах соловьи и люди там все добрые и простые, не то, что здесь в городе.
Мама говорила, что там её Родина, но вернуться туда нельзя, потому что родительский дом сгорел и жить негде. А чтобы построить новый домик, у мамы недостаточно денег. Правда есть надежда, что если Андрей подрастёт и сможет оставаться один дома, то мама сможет найти другую работу и скопить деньги на строительство маленького домика на берегу реки в Михайловке.
Мама говорила, что если эта мечта сбудется, то она будет счастлива, потому что там, в Михайловке все помогают друг другу и даже если она умрёт, то Андрея там не бросят и не отдадут в ПНИ. Мама всегда улыбалась, когда вспоминала про Михайловку и Андрею очень нравились эти мечты.
Он очень хотел оставаться дома один, чтобы мама могла больше работать, и совсем не боялся этого. Только вот мама боялась. Ей не очень не понравилось, когда Андрей в её отсутствие решил однажды наполнить ванну. Вообще, наполнять ванну Андрей умел. Для этого нужно было лишь заткнуть слив пробкой и включить тёплую воду. Но в отсутствии мамы Андрею понравился маленький водопадик, который получился, когда вода стала потихоньку выливаться через край, и он долго наблюдал за тем, как вода течёт на пол.
Ещё маме не нравилось, что Андрей ест всё то, что лежит в холодильнике. Вернее, мама всегда радовалась, глядя на то, как Андрей кушает, но она очень расстраивалась, когда Андрей сам доставал из холодильника еду. Она даже плакала однажды, когда Андрей съел пачку фарша, купленного для приготовления котлет. Мама говорила, что фарш был сырой, и кушать его было нельзя, но Андрей не очень понимал, почему мама так расстроилась. Ведь утром они вместе ели сырые бананы и ничего страшного не произошло.
Однажды у Андрея был день рождения. Мама говорила, что в этот день сообщит Андрею какую-то очень приятную новость. Андрей целый день томился в ожидании. Вечером мама вернулась домой с огромным тортом. Андрей всё хотел поскорее узнать новость, но мама улыбалась, и Андрей готов был ждать сколько угодно, лишь бы подольше видеть мамину улыбку. Наконец, мама установила на торт восемнадцать свечей и торжественно объявила Андрею, что как раз в день его рождения она нашла новую хорошую работу и теперь они очень быстро скопят деньги на домик в Михайловке.
Андрей от радости захлопал в ладоши и запел свою любимую песню, про волшебника в голубом вертолёте, который подарит пятьсот эскимо. А мама говорила, что прежде, чем идти на новую работу ей нужно покрасить волосы, чтобы не было так видно седину. Ведь теперь ей надо очень хорошо выглядеть, и Андрей не должен пугаться изменению её внешности.
Когда мама прокрасилась, Андрей был в восторге. Не то чтобы ему нравился новый мамин облик, скорее он был счастлив, потому что мамино лицо светилось радостью.
Теперь каждое утро, уходя на работу, мама оставляла Андрею задание. Из целой пачки рекламных журналов Андрей должен был выбрать страницы, где есть красивые дома и аккуратно вырезать их ножницами. Андрей старательно вырезал домики и к маминому приходу складывал их в пачку, поглаживая рукой. Он гордился своей работой и видел, как мама рада тому, что он выполнил ответственное поручение. Жизнь явно благоволила им, и мама с каждым днём становилась всё увереннее.
Андрей, увлечённый своим делом, достиг невероятной аккуратности в вырезании разных картинок, и мама уже не просила вырезать именно домики. Она просто была рада тому, что Андрей ей показывал. Мама особенно любила слушать его рассуждения о вырезанных картинках. Андрею же представлялось необыкновенно важным рассказать в конце дня о том, почему и как он вырезал из журнала эти картинки. Ему нравилось счастливое лицо мамы, слушающей его высказывания.
Так было до того дня, когда мама пришла домой в слезах. Она с порога рассказала Андрею, что с её карты украли все деньги, которых уже почти хватало на дом в Михайловке. Сказав это, мама упала на кровать и её страшные рыдания напугали Андрея. Не понимая, что с ним происходит Андрей начал метаться из угла в угол, нервно размахивая руками над головой. Он чувствовал, что этот мир рухнул, и нет никаких возможностей вернуть его обратно. Отчаяние захватывало Андрея всё больше и больше. В какой-то момент он вдруг почувствовал тёплые руки матери, крепко прижавшие его к себе. В сознании промелькнул ароматный пряник, воображаемый домик в Михайловке и родной запах мамы, который поставил финальную точку в этом неприятном мелькании резких чувств и ощущений. Больше всего на свете Андрей хотел, чтобы подобное больше не повторилось никогда.
– Мама, а больше у нас не будут воровать деньги с карты, которые мы копим на наш домик? – спросил Андрей на следующее утро за завтраком.
– Нет, сынок. Больше не будут. Я буду хранить все деньги дома, и ты будешь охранять нашу мечту. Правда, мой хороший?
– Конечно, мама, я буду очень хорошо охранять. Только, пожалуйста, не надо больше плакать.
– Я не стану. Мы начнём всё заново, и ты мне поможешь, правда?
– Я буду вырезать все картинки, которые ты мне дашь, и постараюсь очень аккуратно. Это ведь поможет нашей мечте?
– Конечно, поможет, милый. Ты даже не представляешь, как я теперь буду спокойна на работе, зная, что ты так увлечён вырезанием картинок. Ты моё счастье. Я безумно люблю тебя, и пусть все говорят, что ты ничего не понимаешь. Я-то знаю, что ты понимаешь всё. Понимаешь больше, чем понимают другие. Просто ты видишь мир иначе, и нет в этом твоей вины. Ты можешь нести людям добро. А это могут не все.
Андрею нравилось, когда мама так говорила. Он старался делать всё, что просит мама, чтобы больше не расстраивать её.
Однажды, вырезав все картинки из журнала, Андрей немного заскучал. Ему понадобился новый материал для его работы, и он открыл шкаф в поиске новых журналов. Обнаружив в шкафу мамину сумочку, он нашёл в ней целую толстую пачку одинаковых оранжевых бумажек, перетянутых тонкой резинкой. На этих бумажках с одной стороны был изображён красивый мост, а с другой — памятник какому-то человеку. Андрей некоторое время думал, что интереснее вырезать, мост или памятник? Мост показался интереснее, и Андрей с воодушевлением принялся за работу.
К маминому приходу всё было закончено, но какое-то необъяснимое чувство тревоги не оставляло Андрея. Ему припомнилось, что он видел, как мама забирала похожие бумажки в банке и бережно прятала их в сумочку.
Когда мама вернулась с работы и увидела, что произошло, она не плакала. Просто присела на стул и долго молчала, а потом пошла на кухню и что-то сделала с газовой плитой, отчего в квартире стало очень неприятно пахнуть. Сначала Андрей испугался этого запаха, но мама обняла его и, уложив вместе с собой на кровать, стала шептать непонятные слова. Эти слова часто повторились, но Андрей так и не смог понять их смысл. Он спросил у мамы, но она лишь закрыла глаза и продолжала шептать.
Вскоре Андрей почувствовал, что засыпает, но сон его казался тяжёлым и неприятным. Постепенно нарастающий шум в ушах не давал Андрею заснуть. Тем временем, мама перестала шептать и замолчала. Андрей хотел спросить её, что будет дальше, но язык его не слушался. Почти провалившись в сон, Андрей услышал, как кто-то сильно барабанит в дверь квартиры. Он хотел разбудить маму, но почему-то не мог пошевелиться.
Через некоторое время раздался очень сильный треск, звон разбитых стёкол и громкие голоса. Андрей увидел перед собой дядю Славу из соседней квартиры и ещё каких-то людей в странной грубой одежде и серебристых касках. Дядя Слава тут же подхватил маму на руки и вынес её на улицу. А остальные люди в касках открыли все окна и вынесли на улицу Андрея.
Там Андрею сразу стало лучше, к тому же его окружили соседи, которые наперебой что-то говорили, стараясь отвлечь Андрея от ярко-жёлтой машины с красным крестом, куда только что унесли маму.
Когда всё само собой утихло, дядя Слава забрал Андрея к себе домой. Он познакомил Андрея с большим лохматым белым псом Ричардом и чёрной кошкой Дианой, которые жили вместе с дядей Славой и были его семьёй. Андрей очень волновался и спрашивал, когда вернётся мама, но дядя Слава объяснил, что маме сейчас очень нужно отдохнуть и до её возвращения Андрей поживёт в гостях у Ричарда и Дианы.
Андрею нравилось, что дядя Слава жарит очень вкусную картошку и много рассказывает о животных. Он говорит, что все животные его братья и всегда понимают его. А вот люди, наоборот, очень часто дядю Славу не понимают. Андрею казалось это занятным, потому что он сам не понимал, что говорят животные. Правда и людей понимал не всегда.
Ещё дядя Слава говорил, что мама Ангел. Это очень нравилось Андрею, потому что он знал, что Ангел – это кто-то очень хороший. А кто мог быть лучше мамы?
Через несколько недель вернулась мама. Она была так рада встрече с Андреем, что долго не могла выпустить его из своих объятий. А потом потянула его гулять в парк, где рассказала ему, что за последнее время очень много разговаривала с дядей Славой и безумно удивлена, что совсем не знала его раньше. Оказывается, дядя Слава ветеринар. Это такой доктор, который подбирает на улице больных животных и лечит их, так объяснила мама.
Ещё она рассказала, что дядя Слава очень хороший человек и давно мечтает уехать из города в деревню, чтобы построить там ферму и разводить лошадок. Просто раньше у него не было для этого хороших друзей и помощников, а теперь он предложил маме и Андрею ехать с ним, и она согласилась. Дядя Слава обязательно научит Андрея ухаживать за лошадками и у него будет серьёзная взрослая работа.
Андрей слушал маму и облизывал сладкое эскимо на деревянной палочке. Все мечты обязательно рано или поздно сбываются, думал Андрей, и душа его ликовала.
Неожиданно страшная мысль промелькнула в голове Андрея. Он выронил из рук недоеденное мороженое и испуганно посмотрел на маму. Глаза Андрея были полны тревоги, он чуть не плакал.
– Мама, а как же Ричард и Диана? Мы же не оставим их здесь?
Мама рассмеялась и обняла Андрея.
– Конечно, не оставим, милый. У них тоже все мечты сбываются. Дядя Слава уже с ними договорился.

Отца своего Андрей не помнил. Зато точно знал, что назван Андреем в честь деда. Мама всегда говорила, что дедушка – единственный настоящий мужчина на этой земле. Правда, дедушку Андрей помнил смутно. В памяти всплывали лишь шершавые золотые звёздочки на его погонах и колючая небритая щека этого великана, который поднимал Андрея на руки и с тревогой в глазах долго рассматривал малыша.
Ещё запомнился белый пластиковый шлем военного пилота, который дед часто держал в руках приезжая в гости прямо со службы. А потом этот шлем положили на большую охапку цветов, и какие-то солдаты все разом выстрелили в воздух, так громко, что Андрей сильно испугался. Наверное, он бы заплакал от испуга, если бы не находился в это время на руках у мамы, которая так крепко прижала его к своей груди, что страх тут же прошёл.
Мама всегда говорила, что Андрею нечего в этой жизни бояться. Надо только понимать, что люди бывают разные. Есть умные, а есть такие, кто тоже не дурак, но всё поймёт потом. Андрей запомнил это и не боялся ничего. Даже когда в специальной школе для «детей с особенностями» как там принято было говорить, его дразнили тупым и били большим деревянным транспортиром, с помощью которого на доске чертят мелом фигуры.
Единственная вещь, которая вызывала у Андрея страх, была неведомая ему аббревиатура ПНИ. Мама всегда говорила, что когда она умрёт, Андрея отдадут в ПНИ (Психоневрологический интернат) и тут же начинала плакать. Андрей успокаивал маму. Он ласково гладил её волосы и говорил, что не пойдёт в этот ПНИ, а мама смотрела на него заплаканными глазами и улыбалась.
Андрей очень любил, когда мама улыбается. Чаще всего это происходило, когда они вместе ложились перед сном в кровать и мечтали вслух. Андрей мечтал о большом шоколадном прянике, который никогда не черствеет и не портится. Чтобы можно было каждый день отрезать от него по кусочку на завтрак. А мама мечтала, о какой-то деревне под названием Михайловка, где прошло её детство. Она говорила, что там невероятно красивые луга и пахнет свежескошенной травой. Там такие цветы, каких Андрей никогда не видел, а по вечерам, там поют в рощах соловьи и люди там все добрые и простые, не то, что здесь в городе.
Мама говорила, что там её Родина, но вернуться туда нельзя, потому что родительский дом сгорел и жить негде. А чтобы построить новый домик, у мамы недостаточно денег. Правда есть надежда, что если Андрей подрастёт и сможет оставаться один дома, то мама сможет найти другую работу и скопить деньги на строительство маленького домика на берегу реки в Михайловке.
Мама говорила, что если эта мечта сбудется, то она будет счастлива, потому что там, в Михайловке все помогают друг другу и даже если она умрёт, то Андрея там не бросят и не отдадут в ПНИ. Мама всегда улыбалась, когда вспоминала про Михайловку и Андрею очень нравились эти мечты.
Он очень хотел оставаться дома один, чтобы мама могла больше работать, и совсем не боялся этого. Только вот мама боялась. Ей не очень не понравилось, когда Андрей в её отсутствие решил однажды наполнить ванну. Вообще, наполнять ванну Андрей умел. Для этого нужно было лишь заткнуть слив пробкой и включить тёплую воду. Но в отсутствии мамы Андрею понравился маленький водопадик, который получился, когда вода стала потихоньку выливаться через край, и он долго наблюдал за тем, как вода течёт на пол.
Ещё маме не нравилось, что Андрей ест всё то, что лежит в холодильнике. Вернее, мама всегда радовалась, глядя на то, как Андрей кушает, но она очень расстраивалась, когда Андрей сам доставал из холодильника еду. Она даже плакала однажды, когда Андрей съел пачку фарша, купленного для приготовления котлет. Мама говорила, что фарш был сырой, и кушать его было нельзя, но Андрей не очень понимал, почему мама так расстроилась. Ведь утром они вместе ели сырые бананы и ничего страшного не произошло.
Однажды у Андрея был день рождения. Мама говорила, что в этот день сообщит Андрею какую-то очень приятную новость. Андрей целый день томился в ожидании. Вечером мама вернулась домой с огромным тортом. Андрей всё хотел поскорее узнать новость, но мама улыбалась, и Андрей готов был ждать сколько угодно, лишь бы подольше видеть мамину улыбку. Наконец, мама установила на торт восемнадцать свечей и торжественно объявила Андрею, что как раз в день его рождения она нашла новую хорошую работу и теперь они очень быстро скопят деньги на домик в Михайловке.
Андрей от радости захлопал в ладоши и запел свою любимую песню, про волшебника в голубом вертолёте, который подарит пятьсот эскимо. А мама говорила, что прежде, чем идти на новую работу ей нужно покрасить волосы, чтобы не было так видно седину. Ведь теперь ей надо очень хорошо выглядеть, и Андрей не должен пугаться изменению её внешности.
Когда мама прокрасилась, Андрей был в восторге. Не то чтобы ему нравился новый мамин облик, скорее он был счастлив, потому что мамино лицо светилось радостью.
Теперь каждое утро, уходя на работу, мама оставляла Андрею задание. Из целой пачки рекламных журналов Андрей должен был выбрать страницы, где есть красивые дома и аккуратно вырезать их ножницами. Андрей старательно вырезал домики и к маминому приходу складывал их в пачку, поглаживая рукой. Он гордился своей работой и видел, как мама рада тому, что он выполнил ответственное поручение. Жизнь явно благоволила им, и мама с каждым днём становилась всё увереннее.
Андрей, увлечённый своим делом, достиг невероятной аккуратности в вырезании разных картинок, и мама уже не просила вырезать именно домики. Она просто была рада тому, что Андрей ей показывал. Мама особенно любила слушать его рассуждения о вырезанных картинках. Андрею же представлялось необыкновенно важным рассказать в конце дня о том, почему и как он вырезал из журнала эти картинки. Ему нравилось счастливое лицо мамы, слушающей его высказывания.
Так было до того дня, когда мама пришла домой в слезах. Она с порога рассказала Андрею, что с её карты украли все деньги, которых уже почти хватало на дом в Михайловке. Сказав это, мама упала на кровать и её страшные рыдания напугали Андрея. Не понимая, что с ним происходит Андрей начал метаться из угла в угол, нервно размахивая руками над головой. Он чувствовал, что этот мир рухнул, и нет никаких возможностей вернуть его обратно. Отчаяние захватывало Андрея всё больше и больше. В какой-то момент он вдруг почувствовал тёплые руки матери, крепко прижавшие его к себе. В сознании промелькнул ароматный пряник, воображаемый домик в Михайловке и родной запах мамы, который поставил финальную точку в этом неприятном мелькании резких чувств и ощущений. Больше всего на свете Андрей хотел, чтобы подобное больше не повторилось никогда.
– Мама, а больше у нас не будут воровать деньги с карты, которые мы копим на наш домик? – спросил Андрей на следующее утро за завтраком.
– Нет, сынок. Больше не будут. Я буду хранить все деньги дома, и ты будешь охранять нашу мечту. Правда, мой хороший?
– Конечно, мама, я буду очень хорошо охранять. Только, пожалуйста, не надо больше плакать.
– Я не стану. Мы начнём всё заново, и ты мне поможешь, правда?
– Я буду вырезать все картинки, которые ты мне дашь, и постараюсь очень аккуратно. Это ведь поможет нашей мечте?
– Конечно, поможет, милый. Ты даже не представляешь, как я теперь буду спокойна на работе, зная, что ты так увлечён вырезанием картинок. Ты моё счастье. Я безумно люблю тебя, и пусть все говорят, что ты ничего не понимаешь. Я-то знаю, что ты понимаешь всё. Понимаешь больше, чем понимают другие. Просто ты видишь мир иначе, и нет в этом твоей вины. Ты можешь нести людям добро. А это могут не все.
Андрею нравилось, когда мама так говорила. Он старался делать всё, что просит мама, чтобы больше не расстраивать её.
Однажды, вырезав все картинки из журнала, Андрей немного заскучал. Ему понадобился новый материал для его работы, и он открыл шкаф в поиске новых журналов. Обнаружив в шкафу мамину сумочку, он нашёл в ней целую толстую пачку одинаковых оранжевых бумажек, перетянутых тонкой резинкой. На этих бумажках с одной стороны был изображён красивый мост, а с другой — памятник какому-то человеку. Андрей некоторое время думал, что интереснее вырезать, мост или памятник? Мост показался интереснее, и Андрей с воодушевлением принялся за работу.
К маминому приходу всё было закончено, но какое-то необъяснимое чувство тревоги не оставляло Андрея. Ему припомнилось, что он видел, как мама забирала похожие бумажки в банке и бережно прятала их в сумочку.
Когда мама вернулась с работы и увидела, что произошло, она не плакала. Просто присела на стул и долго молчала, а потом пошла на кухню и что-то сделала с газовой плитой, отчего в квартире стало очень неприятно пахнуть. Сначала Андрей испугался этого запаха, но мама обняла его и, уложив вместе с собой на кровать, стала шептать непонятные слова. Эти слова часто повторились, но Андрей так и не смог понять их смысл. Он спросил у мамы, но она лишь закрыла глаза и продолжала шептать.
Вскоре Андрей почувствовал, что засыпает, но сон его казался тяжёлым и неприятным. Постепенно нарастающий шум в ушах не давал Андрею заснуть. Тем временем, мама перестала шептать и замолчала. Андрей хотел спросить её, что будет дальше, но язык его не слушался. Почти провалившись в сон, Андрей услышал, как кто-то сильно барабанит в дверь квартиры. Он хотел разбудить маму, но почему-то не мог пошевелиться.
Через некоторое время раздался очень сильный треск, звон разбитых стёкол и громкие голоса. Андрей увидел перед собой дядю Славу из соседней квартиры и ещё каких-то людей в странной грубой одежде и серебристых касках. Дядя Слава тут же подхватил маму на руки и вынес её на улицу. А остальные люди в касках открыли все окна и вынесли на улицу Андрея.
Там Андрею сразу стало лучше, к тому же его окружили соседи, которые наперебой что-то говорили, стараясь отвлечь Андрея от ярко-жёлтой машины с красным крестом, куда только что унесли маму.
Когда всё само собой утихло, дядя Слава забрал Андрея к себе домой. Он познакомил Андрея с большим лохматым белым псом Ричардом и чёрной кошкой Дианой, которые жили вместе с дядей Славой и были его семьёй. Андрей очень волновался и спрашивал, когда вернётся мама, но дядя Слава объяснил, что маме сейчас очень нужно отдохнуть и до её возвращения Андрей поживёт в гостях у Ричарда и Дианы.
Андрею нравилось, что дядя Слава жарит очень вкусную картошку и много рассказывает о животных. Он говорит, что все животные его братья и всегда понимают его. А вот люди, наоборот, очень часто дядю Славу не понимают. Андрею казалось это занятным, потому что он сам не понимал, что говорят животные. Правда и людей понимал не всегда.
Ещё дядя Слава говорил, что мама Ангел. Это очень нравилось Андрею, потому что он знал, что Ангел – это кто-то очень хороший. А кто мог быть лучше мамы?
Через несколько недель вернулась мама. Она была так рада встрече с Андреем, что долго не могла выпустить его из своих объятий. А потом потянула его гулять в парк, где рассказала ему, что за последнее время очень много разговаривала с дядей Славой и безумно удивлена, что совсем не знала его раньше. Оказывается, дядя Слава ветеринар. Это такой доктор, который подбирает на улице больных животных и лечит их, так объяснила мама.
Ещё она рассказала, что дядя Слава очень хороший человек и давно мечтает уехать из города в деревню, чтобы построить там ферму и разводить лошадок. Просто раньше у него не было для этого хороших друзей и помощников, а теперь он предложил маме и Андрею ехать с ним, и она согласилась. Дядя Слава обязательно научит Андрея ухаживать за лошадками и у него будет серьёзная взрослая работа.
Андрей слушал маму и облизывал сладкое эскимо на деревянной палочке. Все мечты обязательно рано или поздно сбываются, думал Андрей, и душа его ликовала.
Неожиданно страшная мысль промелькнула в голове Андрея. Он выронил из рук недоеденное мороженое и испуганно посмотрел на маму. Глаза Андрея были полны тревоги, он чуть не плакал.
– Мама, а как же Ричард и Диана? Мы же не оставим их здесь?
Мама рассмеялась и обняла Андрея.
– Конечно, не оставим, милый. У них тоже все мечты сбываются. Дядя Слава уже с ними договорился.

Каждой весной Лиза с родителями и бабушкой переезжала на дачу. Нагруженная тюками и коробками папина машина мчалась по пыльной просёлочной дороге в направлении дачного посёлка. Это было последнее полностью беззаботное Лизино лето. Впереди была школа. Родители всячески давали ей понять, что впереди теперь более взрослая, ответственная жизнь, в которой часто нужно принимать самостоятельные решения и отвечать за свои поступки. По поводу своей возрастающей самостоятельности Лиза не чувствовала никаких опасений. Ей даже это нравилось, хотя играть хотелось ничуть не меньше прежнего.
Глядя из окна папиного автомобиля, Лиза придумала для себя новую игру. Она считала дорожных рабочих в оранжевых жилетках, мимо которых они проезжали, потом коров в поле, а уже у самой дачи – просто прохожих, попадавшихся навстречу. Последними в её арифметической игре были трое мальчишек, которые с любопытством разглядывали что-то на обочине, в нескольких шагах от Лизиной дачи.
Пока папа и мама разгружали вещи, Лиза побежала смотреть, что же так занимало ребят на краю дороги. К тому моменту мальчишек уже не было, а на земле сидел маленький котёнок. Не больше ладошки размером. Серый, пушистый с большими голубоватыми глазами. Он жалобно мяукал и дрожал всем телом.
Лиза осторожно взяла котёнка на руки. Он безропотно подчинился её воле, продолжая дрожать.
Родители долго разгружали вещи, обустраивались на даче и только к ужину заметили Лизу с котёнком на руках. Он немного успокоился, но продолжал испуганно осматриваться своими огромными голубыми глазищами.
Переезд на дачу прошёл относительно гладко. Мама с папой были усталые, но довольные. Котёнок сразу всем понравился. Ему дали тёплого молока и, не мудрствуя, окрестили Васькой. Мама сказала, что, возможно, он породистый. А папа предположил, что со временем от него будет польза, так как на даче иногда бывали мыши.
Постепенно Васька освоился. Он начал всех удивлять своей сообразительностью и весёлым добрым нравом. Для начала Васька доказал папе, что не собирается ходить в туалет в доме. Каждый раз, когда ему надо было выйти, он подходил к двери и сидел возле неё, пока кто-нибудь не шёл на улицу. Потом он точно так же сидел у двери снаружи, когда хотел вернуться в дом. Васька ел всё, что дадут, а спал в ногах у Лизы.
Спал он до того смехотворно, что даже папа приходил его фотографировать. Развалившись на спине, он закрывал передними лапами морду, а задние уморительно торчали вверх, выше его головы. Спустя месяц Васька стал звездой маминого и папиного инстаграма. Он весело скакал, гоняясь за солнечным зайчиком от папиных наручных часов, пулей взлетал на растущую во дворе старую яблоню и тихо урчал на руках у бабушки во время просмотра вечерних сериалов.
Васька был всеобщим любимцем не только в семье, но и среди соседей. За лето он подрос, окреп и превратился в настоящего красавца. Лиза не расставалась с ним ни на минуту. Во всех Лизиных играх и занятиях Васька был или непосредственным участником, или внимательным и любопытным наблюдателем. Они понимали друг друга с полуслова.
В этом году родители решили уехать с дачи пораньше, чтобы собрать Лизу в первый класс. Начались приготовления к отъезду. Папа таскал какие-то коробки с инструментами. Бабушка упаковывала банки с вареньем. А мама всё время кому-то звонила по поводу будущей Лизиной школы, в результате чего у неё разболелась голова и испортилось настроение.
Когда, наконец, всё было готово к отъезду, Лиза с плотно набитым рюкзачком и Васькой на руках подошла к машине. Из машины на Лизу смотрели три пары удивлённых глаз мамы, папы и бабушки.
– А этого зачем? – удивилась мама, глядя на Ваську, и схватилась за голову.
– Лизонька, мы же не сможем приучить его в квартире к туалету, – добавила бабушка.
– Конечно. Он наверняка обдерёт в квартире новые обои, – присоединился папа.
Лиза стояла, чуть не плача, и не выпускала Ваську из рук.
– Лиза, доченька, разве ты не помнишь, что мама мечтает завести маленькую собачку? – смягчился папа, увидев ужас на лице дочери. – Собаки и кошки не могут жить вместе. Ваське будет лучше остаться на природе.
Лиза всё сильнее сжимала в руках Ваську и, стиснув зубы, не трогалась с места.
Услышав про собачку, мама опять схватилась за свою больную голову и театрально застонала. В этот момент папино терпение лопнуло. Он выхватил Ваську из рук дочери и бросил на газон.
– Вот упрямая девчонка, – повторял папа, запихивая Лизу на заднее сидение автомобиля.
Обернувшись назад, Лиза ещё целую минуту видела, как Васька, выбиваясь из сил, бежал за машиной по пыльной дороге. Эта минута показалась Лизе вечностью. Она не плакала. Слёзы пришли к ней потом, вечером. Перед глазами всё время стоял бегущий изо всех сил Васька. Пять минут назад всеми любимый, он оказался ненужной дачной вещью. Сезонным развлечением, грубо и бесцеремонно выброшенным за ненадобностью. В душе Лизы медленно нарастало новое, неведанное раньше, чувство. Это была смесь решительности, хладнокровия и бесстрашия. Она перестала всхлипывать и вытерла слёзы. Ей почему-то вспомнился кадр из старого чёрно-белого фильма про войну. В этом кадре были глаза солдата, поднявшегося во весь рост, с гранатой в руке перед вражеским танком. Лиза отчётливо поняла, что не умеет и не будет мириться с несправедливостью.
В последующие три дня Лизу возили по магазинам, собирая к школе. Суета была страшная. Папа ругался на вечные пробки. Мама пила таблетки от головы. У бабушки подскочило давление. В конце концов, родители утомились и отправили несчастную бабушку вместе с Лизой покупать спортивную форму, а сами уехали на работу.
Надеясь хоть как-то вознаградить себя за труды, бабушка решила не упускать случая и подобрать себе в магазине давно полюбившуюся ей кофточку. Когда в шестой раз бабушка вылезла из примерочной, Лизы на диванчике возле кассы не оказалось. Не было там и бабушкиной сумки с деньгами и документами. Оббегав весь торговый центр, покрывшись мелкими капельками пота, бабушка позвонила папе. К вечеру в семье началась настоящая паника. Бабушку обвиняли в ротозействе. Папа звонил знакомым из полиции. Мама не находила себе места.
Всё закончилось поздно вечером. Когда на пороге квартиры появилась растрёпанная Лиза. У неё на руках спал обессилевший, грязный и мокрый Васька.

Наверное, в каждом дворе есть такая старуха. Зимой и летом в чёрном пальто, вечно недовольный взгляд, ядовитые словечки вслед каждому прохожему. Она всё про всех знает. Никогда не упустит возможности сделать замечание, укорить, сказать колкость. Все у неё заслуживают порицания. Молодые слишком громко смеются. Старые слишком много болтают попусту. Мамочки за детьми плохо следят. Водители машины у дома паркуют неправильно. А о властях и говорить нечего, просто дармоеды и воры. Даже кошки и собаки бездомные, и те паршивцы, не там, где надо гадят и бегают, где не позволено.
В нашем доме именно такая несносная пенсионерка тоже жила. Звали её Мироновна. Это по отчеству. А как полностью — никто и не знал. Чаще всего её называли просто Карга. Сначала так её звали за глаза, а потом уж и прямо в лицо стали говорить.
Каждый раз, как выходишь из подъезда, два звука противных ухо режут: дверь невыносимо скрипит, да Карга гнусавым голосом опять кого-то распекает. И откуда столько ненависти в человеке?
Все попытки поговорить с Каргой по-доброму никогда успехом не кончались. Как-то новые жильцы в подъезд заселились. Уж до чего старались сразу со всеми отношения добрые наладить! А Мироновне даже тёплый плед в знак соседской дружбы подарили. Не взяла. Обозвала подхалимами и лицемерами. Теперь каждый раз при их появлении в сторону отворачивается и нервно губами шевелит. Недоброе что-то про себя шепчет. Глазки чёрные так и бегают. Руки костлявые, длинными тонкими пальцами нервно платочек теребят.
Близко к себе никого Мироновна не подпускает. А уж в дом и подавно. Живёт одна. Ни родных, ни близких её никто никогда не видел. Так бы и осталась ворчливая, вредная старуха для меня скучным атрибутом дворовой территории, если бы не один случай.
Этажом ниже, под квартирой Мироновны, жил молодой доцент. Типичный такой физик-теоретик. Спокойный, вежливый, интеллигентный. Лоб широкий, плечи узенькие, очки с толстыми стёклами в чёрной оправе. Рубашечка клетчатая, заштопана неумело возле ворота. Брюки коротковаты, застираны почти до дыр и поглажены криво. Ботиночки с острыми носами, детского размера. Голос тихий, немного робкий. Взгляд открытый, бесхитростный. Все его Серёжкой звали всегда, хотя ему уже где-то тридцать с хвостиком. Добрый парень. Хороший.
Возвращаюсь как-то домой, а по лестничной площадке Серёжка мечется из угла в угол. Бубнит что-то себе под нос. Нервно руками размахивает, хватается за голову.
– Серёжа, что случилось у тебя?
– Там у Мироновны течёт что-то. А у меня вода с потолка льётся. Я чертежи еле успел убрать, а книги и вовсе не успел. И в компьютер вода попала уже. Он же на полу стоял.
Серёжино лицо страдальчески сморщилось. Глаза, увеличенные до огромного размера сильными линзами очков, выражали досаду и панику.
– Так ты постучись к ней в дверь. Может, уснула она и воду забыла выключить.
– Да я позвонился уже, а она не открывает, – растерянно ответил Серёжа и в подтверждение своих слов аккуратно притронулся пальцем к дверному звонку.
За дверью пискнул электрический звонок и послышалось недовольное ворчание Мироновны. После чего всё опять стихло, и лишь шум льющейся воды раздавался из-за наглухо закрытой двери.
Я начал что было сил барабанить кулаком в дверь.
– Уважаемая, вы всех заливаете! Откройте немедленно, мы постараемся вам помочь, или срочно вызывайте аварийную службу.
За дверью что-то снова зашуршало, послышались шаги и оханье Мироновны.
Я постучал ещё раз и постарался как можно спокойнее и убедительнее повторить свою просьбу.
Наконец дверь слегка приоткрылась. За ней никого не было. Я толкнул дверь и вошёл в квартиру. У противоположной стены прихожей, вжавшись в шкаф, испуганно тряслась несчастная старушка. Её губы нервно шептали непонятные проклятья, а чёрные глаза были перепуганы и полны ужаса.
Я кинулся на кухню, где из сорванного шланга стиральной машинки фонтаном била на пол холодная вода. Маленькая квартира была залита уже почти на высоту ботиночек доцента, заскочившего вслед за мной. На воде мерно покачивались упавшие с полок газеты. Плавала пустая коробка от конфет. Всплыл забытый за холодильником мусор. Мироновна продолжала тихо стонать из своего угла. Я перекрыл подачу воды в квартиру. Мы с Серёжей, схватив таз и два совка, начали энергично собирать воду.
Спустя полчаса основная часть воды была вычерпана в унитаз. Мокрый, как мышь, доцент побежал спасать свои книги и компьютер. Я присел на табурет, развязывая шнурки кроссовок, чтобы вылить из них воду.
– Выпей, пожалуйста, чаю, – услышал я вдруг за спиной. – Это с брусникой, очень полезный.
Обернувшись, я увидел Мироновну с чашкой в руках. Её голос звучал непривычно мягко. Тонкие костлявые пальцы протягивали мне горячий напиток. Я взял чашку. Она присела в дальнем углу кухни. Чай оказался очень кстати и был весьма вкусным. Я огляделся вокруг.
Чистенько, уютно. Старая мебель. Фарфоровые статуэтки балерин на полочках. Фиалки в горшке на подоконнике. На стене большая чёрно-белая фотография в треснутой рамке. На ней – высокий красавец мужчина лет сорока, в длинном плаще и шляпе с полями. Такие шляпы носили в конце семидесятых. Похожую шляпу носил и мой отец. На руках у высокого мужчины ребёнок. Мальчик лет пяти. В вязаной шапочке с пушистым помпоном на макушке. Сильная мужская рука обнимает ребёнка, как будто прикрывает мальчика от холодного ветра. Эта большая крепкая рука с обручальным кольцом на пальце и серебристыми часами на запястье, словно опора для новой маленькой жизни. Рядом с ними молодая красивая женщина. Её длинные волосы приподняты порывом ветра, большие чёрные глаза светятся от счастья и гордости. Вот она, наша Мироновна.
Я долго смотрю на снимок. Чувствую, что Мироновна смотрит на меня. Молчим. Во мне борются желание расспросить и боязнь затронуть, возможно, больную для Мироновны тему. Наконец интерес побеждает.
– Что с ними теперь? – осторожно спрашиваю я, указывая взглядом на фото.
– Какая тебе разница? – тихо шепчет Мироновна, отворачиваясь к окну. – Их нет.
– Мужчина немного похож на моего отца, – говорю я. – Его тоже уже нет.
Мироновна не отвечает. Мы молчим и смотрим в разные стороны. Я допиваю чай, но не могу встать и уйти. Что-то держит меня. Продолжаю рассматривать фотографию. Взгляд мальчика кажется мне слегка странным. Ему как будто больше лет, чем можно было бы предположить по размеру его тела. Во всей его позе есть что-то неестественное. Я не могу понять, что меня здесь настораживает, пока не замечаю, что у мальчика огромные чёрные кожаные ботинки, зашнурованные почти до колена. Его ступни развёрнуты в разные стороны и прижаты друг к другу пятками. Сомнений нет. Этот парень не может ходить.
Я не заметил, сколько прошло времени, пока я вертел в руках пустую чашку. Мои мысли прервал голос Мироновны.
– Когда родился Миша, мне сказали, что он не проживёт и года, – произнесла Мироновна, поворачиваясь ко мне, – он родился раньше срока. Помню, как мне первый раз показали его. Ножки тоненькие, коленочки прижаты к подбородку. Одной ручкой он шевелил, а другая была всё время прижата к телу. И очень подолгу в одну точку смотрел, не реагируя ни на что. Мне предлагали его в интернат сдать. Мол, не привыкай к нему лучше. Всё равно помрёт. А если и поживёт, какое-то время, так одно мучение будет родителям. Я не сдала. Ничего не боялась тогда. Со мной ведь рядом Олег был. Я за ним как за каменной стеной себя чувствовала. Он был настоящий мужчина. Невероятной внутренней силы и доброты человек.
Мироновна опять отвернулась к окну, и я видел лишь её растрёпанные седые волосы да сгорбленную худую спину с сильно выступающим сквозь халат позвоночником.
– Все они мне постоянно врали и гадости разные говорили, – вдруг резко произнесла Мироновна и спина её затряслась.
– Кто все? Кто врал?
– Врачи, специалисты всякие, светила науки.
– Может, они просто ошибались? Ведь это же непростой вопрос, – попытался я смягчить её гнев, но Мироновна не ответила на моё замечание.
– А я сделала его жизнь счастливой. Он был счастлив. Он смог учиться на дому, он поступил в институт, у него были друзья. Мы ходили с ним в театры, а потом он писал статьи о спектаклях. Он замечательно писал. Очень тонко чувствовал и умел передать свои ощущения. Он прожил целых двадцать четыре года и был счастлив. Слышишь, Миша был счастлив! – почти закричала Мироновна.
– Да, да, я слышу, – кивнул я.
– Я всю жизнь на это положила, всю жизнь боролась. Все были против меня, никто не хотел помочь. Все только сочувствовали, и никто ничего не делал. А я плевать хотела на их сочувствие. Меня все дурой считали. А я одна всю жизнь ради него воевала. С чиновниками, с врачами, с педагогами, с соседями.
– А почему же одна? Ведь Олег?...
– Олег погиб в аварии в 1980 году. Он так и не услышал, как Миша говорит. Миша очень поздно стал говорить. Понадобилось много занятий. Когда он начал говорить, Олега уже не было. Так мой муж ни разу и не услышал слово «Папа». Ах, как он этого хотел!
Мироновна повернулась ко мне боком, и я увидел, как сильно дрожат её изрезанные морщинами руки. Она крутила тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце.
Я почувствовал, что у неё больше нет сил говорить. Ещё какое-то время мы сидели молча. У меня не выходила из головы одна странная параллель. Что-то подтолкнуло меня рассказать об этом.
– Вам может это показаться глупостью, – начал я, – но мой отец тоже так и не услышал от меня слово Папа.
Я отвернулся от Мироновны, но почувствовал, как она зашевелилась за моей спиной.
– Нет, со здоровьем у меня всё хорошо. Мы прожили с отцом много лет. Он очень любил меня. Но, к сожалению, он ненавидел мою мать. Мой отец не был пьяницей или дебоширом. Напротив, этот человек отличался исключительно правильными взглядами на жизнь. В обществе пользовался большим уважением. Это был очень суровый человек. Его детство пришлось на военные годы и блокаду Ленинграда. Он остался сиротой и не знал материнской ласки. Это сказалось на его характере. Он был крайне жёстким и требовательным. Моя мать боялась его, и я в раннем детстве боялся тоже. Впоследствии в разные периоды жизни у нас с ним были противоречивые отношения. Были периоды сближения, были ссоры. В последние годы его жизни, когда он стал немощен, сердце его смягчилось. Ему вдруг стало остро не хватать простого человеческого тепла и внимания. Но он же сам не научил меня этому. Стараясь сделать из меня стойкого оловянного солдатика, он не вложил в мою душу способность сопереживать. Я учился этому в жизни без него и, к сожалению, после его ухода. Нет, я не бросил его, когда он стал стар и одинок. Но, конечно же, не додал ему такого необходимого в старости внимания. Я так ни разу и не назвал его Папой, не сказал тёплых слов. Всегда стыдился при нём выражать свои чувства. Он так меня с детства приучил. Никаких эмоций наружу. Больно – молчи. Радуешься – не подавай виду, сдержанно улыбнись. А теперь я так жалею, что ещё при его жизни я не успел до конца поменяться. Не успел стать более открытым и милосердным. Наверное, иначе я мог бы спасти его от холода одиночества последних лет. Или хотя бы произнести такое простое и тёплое слово Папа.
Пустая чашка от выпитого брусничного чая невольно крутилась всё это время в моих руках. Перед моими глазами то мелькал её тонкий синий ободок, то полу размытое клеймо на донышке. Вдруг неожиданно близко от себя я увидел чёрные глаза Мироновны. Всё лицо её невероятно преобразилось. Её было невозможно узнать. Взгляд был полон нежности и тревоги. Она смотрела на меня так, как будто меня срочно требовалось защитить, спасти, уберечь. В её больших чёрных глазах была решимость воевать за меня. Оградить, укрыть, согреть. Никогда раньше я не видел Мироновну такой.
С этого дня мы стали здороваться каждый раз при встрече. Я интересуюсь её здоровьем, а она – моими делами. Я увидел, что оказывается Мироновна умеет улыбаться и узнал, что она печёт замечательный брусничный пирог.
Со временем я заметил, что при выходе из нашего подъезда, больше не было слышно никаких режущих ухо звуков. Говорят, доцент Серёжа смазал дверные петли. Да и слово Карга у нас тоже как-то перестало звучать.

Областной хоспис. В палате четыре неподвижных тела. Тяжёлый воздух. Мятые простыни. Капельницы, катетеры, каталки. Переступить порог нелегко. У входа справа старик, обросший седой щетиной. Подхожу к нему. Иссохшее жёлтое тело. Дряблая кожа повисла на костях. На тумбочке челюсть, памперс и блёклая фотография в рамке. Морской офицер. Капитан второго ранга. Живые чёрные глаза. Только по глазам и узнаю. Это он. Что мне ему сказать? «Как Вы себя чувствуете?». Какая циничная нелепость. Он давно ничего не чувствует кроме боли. Пожелать выздоровления? Лицемерие. Всё ведь очевидно. Спросить, чем помочь? Да чем же ему поможешь. О родных спрашивать нельзя. Их здесь ни у многих нет. Зачем я сюда пришёл? Я смотрю в его глаза. Он видит меня.
– Как Вас зовут? – спрашиваю я.
– Владимир, - тихо отвечает он.
– Моего отца тоже звали Владимир, – говорю я.
– Кто ты?
– Волонтёр.
– Откуда?
– Из Ленинграда. (По опыту знаю, что так старики быстрее понимают)
– Ты не с Василевского острова?
– Нет, я с Выборгской стороны.
– А я когда-то жил на Васильевском. Как там сейчас?
– Всё хорошо. Стрелка, биржа, университет, всё как раньше. А ещё мост новый построили. На Петровский остров. Красивый.
– А Дворцовый мост разводят?
– Конечно, разводят. Как всегда, много людей по вечерам. Гуляют, фотографируют.
– Так ты с Васильевского?
– Нет, не с Васильевского.
– А речные трамвайчики есть?
– Да, есть. Ночью, когда мосты разводят их очень много. И катеров разных, и лодок. А потом, когда мосты разведут они уходят, и начинается движение грузовых судов. С Балтики идут вверх по течению тяжёлые баржи. По набережной гуляют влюблённые и светло, как днём.
– А улицу Репина ты знаешь?
– Конечно. Узенькая такая. Мощеная камнем.
– Да-да. Я там когда-то жил. После войны… Как жаль, что ты не с Васильевского.
– Я там иногда бываю.
– Послушай парень, я прошу тебя. Сходи на улицу Репина.
– Хорошо схожу.
– Когда придёшь, произнеси там вслух: «Плыл по морю чемодан. В чемодане был диван. На диване ехал слон. Кто не верит - выйди вон!» Запомнил?
– Что это?
– Детская считалка. Мы в детстве там так считались, кому водить. Пусть она там снова прозвучит. Около дома номер 12. Ты запомнил?
– Запомнил. Я обязательно это сделаю. Обещаю Вам.
Я заметил, что с коек по соседству удивлённо смотрят три пары глаз. Мы посидели несколько минут молча.
– Ты хороший парень. Спасибо тебе, что ты пришёл.
Он попытался взять меня за руку, и я почувствовал ели ощутимое рукопожатие. Слеза выкатилась из его правого глаза и стекла за ухо. Владимир закрыл глаза. Я ушёл.
Что это? Безумие? Или мужество сильного человека, так легко принимающего смерть?
На следующий день я приехал на улицу Репина. Тесная улочка. Окна первых этажей у самой земли. Городского шума здесь не слышно. На балконах сохнет бельё. Живут люди.
– Плыл по морю чемодан. В чемодане был диван. На диване ехал слон. Кто не верит - выйди вон! Произнес я громко.
Из окна первого этажа высунулась смешная рожица мальчишки лет семи с удивлёнными глазёнками.
– Что это?
– Считалочка такая.
– А это зачем?
– Просто так. Игра. Запомнил?
– Ха-ха-ха. Запомнил.
Я ушел, а вслед мне на всю улицу звонким мальчишеским голосом разносилось: «Плыл по морю чемодан. В чемодане был диван. На диване ехал слон. Кто не верит - выйди вон!»